Проект «Очевидцы начала войны»
Алексеев Анатолий Степанович (12.11.1921-05.08.2008),
уроженец Армянска, во время войны был угнан на работы в Германию.
Когда в глубь Крыма стали подходить немцы (в 1942г.), «Заготживсырье» эвакуировали в Новоалександровку. Там у нас жили родственники, знакомые, поэтому отец взял меня с собой. В это время мы жили уже не в Армянске, откуда нас ранее отправили в деревню Ку-чукТаксаба Сарабуского района за Джанкоем. Если бы я остался в начале войны в Армянске, я бы точно погиб. Наш директор школы Федор Федорович Зинченко погиб на фронте. Мой знакомый Абрам Генрихович Ванилар, еврей, постарше меня, 1919 г.р., погиб при станице Крымская, Краснодарского края.
Мы оставили свои вещи в доме, на чердак убрали 12 венских стульев, от матери оста-лась старинная зингеровская швейная машина, большой старинный альбом в плотной об-ложке с фотографиями и картинами. Все пропало, украли. Но я как ни прятался, все равно попал в облаву. Тем более, что когда началась война, мне было 20 лет, но в армию меня не взяли. Так меня отправили в Германию, в 1942г. в немецкий город Дибург. Работал я на не-большом частном заводе, где изготовляли керамические изразцы. Делали там и небольшие комнатные печки на четырех ножках, покрытые изразцами, для обогрева. Впоследствии я даже ухитрялся на этом подрабатывать. На этих печках можно было даже согреть пищу, нагреть воды. На заводе познакомился с немецкой девушкой Лизель Инхольтз. Два с половиной года я провел в Германии. Я встречался с Лизель, она познакомила меня со своей семьей, где меня тепло приняли. Часто приходил к ним в гости, вместе с Лизель и ее племян-ницей Кэрол (она была маленькой девочкой) катались на санках и коньках. Спустя десяти-летия, когда мы снова нашли друг друга, Кэрол мне написала: «Анатольс, ты помнишь, как я дарила тебе теплые варежки?». После работы мне надо было идти к себе в барак. Лизель ме-ня зовет к себе: «Идем к нам ужинать. А то у вас там одна брюква».
Когда война закончилась, меня все уговаривали оставаться, потому что ко мне при-выкли, я научился говорить по-немецки. Родственница Лизель работала в мэрии, она мне говорила: «Оставайся, примешь подданство и никто тебя не тронет». Я пошел в мэрию, стою в коридоре, думаю, если сейчас она выйдет или еще кто-то, я спрошу, как мне быть, потому что постучаться в какой-либо кабинет и спросить не решался. Никто не выходил, я подо-ждал и ушел. Когда шел по улице, на крыльце одного дома сидят девушки. Одна говорит: «Вы русский?». Я ответил, что да. Она говорит: «Не уезжайте, оставайтесь. У моего дяди пивной завод, нужны люди, будете работать». Но я уже решил, что поеду домой. Пришел к Лизель и говорю: «Лизель, я уезжаю».
Я решил возвращаться домой, т.к. соскучился по родным местам, по заливу, по отцу и родственникам. Думал, все снова будет так, как до войны. Сам пришел в пересылочный ла-герь (Дибург попал в зону союзников). Народу было очень много, места в бараках уже не хватало. Американцы на больших грузовиках «студбеккерах» привозили наших людей, но им стали отказывать – некуда принимать. Американцы говорили: «Ну, а нам они и самим нужны». Увозили назад в свою зону, а что с ними было потом, не знаю. По всей вероятно-сти, они оставались в Европе или уезжали с союзниками в США. В те дни неразберихи и многолюдия можно было остаться в Германии, уехать в Италию, Францию.
Пешком нас повели в Польшу, в Бреславль. Когда вступили на территорию Польши, навстречу нам шел поток гражданских людей: мужчины, женщины, дети, старики. Все несли какой-то багаж, многие толкали ручные тележки. Оказалось, что это немцы, которые жили в Польше, а теперь их репатриировали на историческую родину. Некоторые ребята отбирали у них еду, т.к. нам выдавали сухой паек крупой, чаще перловой и надо было весь день ждать вечера, когда мы останавливались на ночлег и варить себе поесть на кострах. Ко-гда попадалась оставленная немцами деревня, копали на огородах картошку, морковь, лук. В этих деревнях все было брошено: коровы, куры, собаки. Меня домой не отпустили, а отпра-вили с составом в Харьков, на ХТЗ. Сопровождающие ехали в теплушках. Там была даже маленькая печь, на которой варили кашу, картошку. Груз охраняли солдаты, которых отправляли домой на демобилизацию в своих военкоматах. В Харькове я работал на ХТЗ. Там я продолжал заниматься рисованием. В Ленинграде, при Академии художеств, можно было по почте получать консультации. Я посылал рисунки профессору Лепилову. От отмечал удачные, от руки писал лекции. В Харькове тоже можно было получать консультации пре-подавателей института искусств. Как-то я нес папку со своими рисунками профессору Прохорову, а его не оказалось дома, я оставил папку у знакомых. Я ходил в эту семью в гости, там были две сестры. Одна из них была угнана в Германию, после освобождения закончила музыкальное училище и преподавала. Отец их был партизаном, он этим очень гордился, с ним было трудно общаться. Когда я пришел к ним за папкой, дома по всей вероятности была одна мять, а она была глуховатая, не открыла. Больше я туда не поехал. Но жалею, т.к. там были рисунки Армянска довоенного, церкви в Перекопе. Везде я работал художником, в кинотеатрах рисовал надписи.
В Харькове женился, позднее у нас родился сын. Жили в Кривом Роге, в Анапе. Потом я со второй женой переехал в Армянск.
Анатолий Степанович умер после болезни 5 августа 2008 года на 87-м году.
Проект «Очевидцы начала войны»
Вольская Валентина Иосифовна, 18.09.1919 г.р.
Воспоминания о войне. В войну я помню, как вступали в село немцы и румыны, шли непрерывным потоком, немцы играли на губных гармошках. Когда зашли, набросились на еду. Одни кур ловят, те кудахчут, пух летит, другие пошли на пасеку, ульи разбили, их пче-лы облепили, они носятся, кричат: «Мамка, помоги!». Румыны нашли опару, залезли руками и едят. В соседнем селе к одному хозяину в хату зашли партизаны, а один раненный, кровь идет. Хозяин снял с окна марлевую занавеску, дал ему, а сосед донес, пришли румыны, увели его.
Через несколько дней по селу едет подвода, румыны везут несколько мужчин, те в од-них кальсонах, босые, без шапок. Привезли к Бугу, пробили полыньи, их застрелили и бро-сили в воду, среди них был и тот хозяин.
Однажды, уже незадолго перед освобождением, я жила в селе у хозяйки на квартире, а хата стояла с краю села. Вдруг видим в окно, как из пролеска выходят 4 немца и идут в хату, а хозяйка как раз варила кашу пшенную и пекла хлеб. Заходят в хату, говорят: «Мамка, есть давай!». Что ей делать, всю еду выставила, а они быстро поедают и хвалят: «Как ты хорошо варишь!». А я спряталась за печкой, ни живая, ни мертвая стою. Один немец заглянул, меня увидел, говорит: «Девушка, не бойся! У нас на четверых одна винтовка и та без патронов».
Проект «Очевидцы начала войны»
Усеинова Софие
1925 г.р.
Война меня застала в Керчи, там был и мой отец. Мать была у сестры в Красноперекопске в гостях и там и застряла. В 1942г. зима была суровая. Сначала наши ее освободили, но – немцы снова вернулись. Отец ушел в Аджимушкайские каменоломни, там прятался, хотел и меня туда забрать. Однажды я попала в облаву. Вот как было. У меня была подруга Мария, дочь тети Шуры, она потерялась – не пришла домой. Тетя Шура забежала ко мне спросить о ней. По домам ходили немцы и всех захватывали. Нас погнали к толпе, которую согнали к рудникам. Там нас, девочек и женщин, отделили от мужчин и мальчиков. Их погнали в другую сторону, вероятно расстреляли. А мы, человек 60, женщины с детьми и маленькими мальчиками, стеснились на ул. Пирогова, потому что надо было пропустить немецкую колонну войск. У тротуара были ворота. Я проскользнула в них, а там яма от бомбы. Я туда влезла. А когда стемнело, из дома вышла женщина. Наверно она видела, как я пряталась. Она вытащила меня из ямы, накормила, уложила спать. Утром я ей говорю: «У меня отца расстреляли, мне надо к нему». Окраинами добрались до дома. Пришла тетя Шура, мы завернули отца, похоронили возле дома, так и лежит там. Марию она не нашла, та скорее всего попала в облаву. Возможно угнали в Германию. Тетя Шура забрала меня к себе. Вскоре мы пошли на Сенный базар менять вещи на продукты. И снова облава. Базар окружили немецкие солдаты с автоматами и собаками в 2 ряда. Молодежь хватали, грузили в большие машины и везли на вокзал, отправлять в Германию. Я попала в трудовой лагерь в Дральдцаген, где была по июнь 1943г. Это был женский лагерь. Он был окружен колючей проволокой, ночью освещался прожекторами, убежать было нельзя. Я уже почти умирала от голода, работать не могла. Каждую неделю приходила машина и увозила ослабленных и больных сжигать. Однажды нас 4 девушек тогда вывели: русская, украинка, татарочка из Симферополя и я, все ослабленные. Подвели к машине, хотели грузить. Но тут подошел хозяин инструментального завода, поговорил с охраной. Смотрит на нас и указывает на меня. Расписался на бумаге, привязал меня сзади к мотоциклу и повез, я почти ничего не понимала, что он говорит, только его имя Карл. Привез в деревню Гельсинги в 6 км от города, встретила полная женщина, беременная. Это была его жена Анна, 39 лет. Они поздно поженились, она ждала ребенка. Меня поместили в каморку, месяца 2 я ничего не могла делать, дадут поесть, потом я лежу. А когда окрепла, сама стала искать занятие: посуду вымыть, пол. У них было 7 коров и рабочий бык. Хозяйка научила меня доить коров, а в июне 1943г. у нее начались роды, и я приняла у нее мальчика. Назвали Иозефом. Ухаживала за ними, а потом почти до 2 лет воспитывала Иозефа (до июня 1945г.).
Однажды, осенью 1944г. мы собирали в поле картошку. Вокруг поля лес, и вдруг выходят 2 парня. Подходят ко мне, спрашивают: «Вы русская? Вы тут работаете? Мы русские, бежали из лагеря, три дня назад, во время американской бомбежки, ничего не ели, не знаем, где находимся». Я пошла к хозяину, они поговорили с женой, разрешили парней привести. Накормили и спрятали на чердак, где сено и яблоки. Мне было уже 18 лет, они были немного старше, на 2-3 года. У хозяев дом был большой, 2-х этажный, а под крышей чердак с окнами, там они жили всю зиму. Они открывали окошко, бросали мне сено для коров, а я на веревке поднимала им еду.